Исаак Бродский. Начало

Когда мальчику исполнилось шесть лет, его привезли из Софиевки в Бердянск, где он поступил учиться в городскую школу. Здесь учитель рисования Н. Котляровский заметил одаренного ученика и стал заниматься с ним отдельно. Сохранились альбомы, в которых юный художник делал зарисовки с натуры пейзажи, портреты, наброски людей и животных.

И. А. Бродский. Исаак Израилевич Бродский. М.: Изобразительное искусство, 1973

Склонность к рисованию появилась у него рано, с пяти лет. В своей автомонографии «Мой творческий путь» художник вспоминает, что никаких особенных впечатлений, вызвавших интерес к изобразительному творчеству, в глухой деревушке, где он жил, не было. Висевшие в доме олеографии «Лес» Шишкина и «Закат» Клевера, полученные в виде бесплатного приложения к «Ниве», были единственными произведениями искусства, которые он знал в раннем детстве.

Первые его творческие опыты сводились к перерисовыванию и обрисовыванию чернилами узоров и виньеток в книжках и тетрадках; за этим занятием мальчик просиживал целые дни. Потом он стал изображать лошадок, ветряные мельницы, увлекаясь настолько, что отдавал все сладости деревенским мальчикам в обмен на тетради для рисования.

И. А. Бродский. Исаак Израилевич Бродский. М.: Изобразительное искусство, 1973

Одесская художественная школа была одним из лучших средних художественных училищ в стране, с хорошими художественными традициями, которые сохранились и развивались благодаря К. К. Костанди. Одновременно со мной в Одесском училище учились Греков, Сорин, Лаховский, Колесников, Анисфельд, Альтман, Бурлюк, Неймарк, Шиллинговский, Гринман, Фраерман (сейчас профессор Одесского художественного училища) и другие, ставшие известными художниками. Уровень школы был довольно высоким, и я сумел получить в ней серьезные основы, которые нуждались, правда, в дальнейшем развитии.

Бродский И. И. Мой творческий путь. Л.; М., 1940

Костанди научил меня «рисовать глазами», то есть мысленно воспроизводить то, что замечает глаз. В течение всей своей жизни я руководствовался этим советом.

Бродский И. И. Мой творческий путь. Л.; М., 1940

К Бродскому относились, как к вундеркинду, <…> Необычайная жизнерадостность <…> в период его юности <…>. Это был человек очень собранный, товарищеский, вне людей нельзя было представить, человек, который не мог не помочь.

Цензор Д. М. (соученик по Одесскому училищу) // Памяти Бродского. Воспоминания, документы, письма. Л., 1959

Далекая и, казалось, несбыточная мечта осуществилась. Осенью 1902 года я был принят без испытаний на первый курс Академии, который окончил очень быстро, получив две премии за эскизы. В течение первого года, считавшегося испытательным, я работал у ряда профессоров: Ционглинского, Творожникова, Мясоедова, Залемана, так как существовала система дежурств, и каждый месяц в классах дежурил другой профессор.

Бродский И. И. Мой творческий путь. Л.; М., 1940

Еще в бытность мою в Училище я выработал в себе, помимо приобретенных технических навыков, две черты, которые укрепились во мне на всю жизнь. 

Искусство требует большой волевой целеустремленности и упорства в достижении цели. Художник должен бояться всякого легкого успеха, должен строго относиться к себе и никогда не довольствоваться приблизительностью в исполнении поставленных задач. Уже в те годы я стремился всегда добиваться большего, никогда не удовлетворяясь достигнутыми результатами. Работая над этюдом натурщика, я выработал правило повторять его несколько раз. Бывало, что написанный мною этюд нравился и мне и моим товарищам, но я, не смущаясь, брал мастехин, счищал все написанное и опять начинал писать тот же этюд, с того же места, на том же холсте. Написав второй раз, я снова проделывал то же самое и затем опять снова писал тот же этюд. Иногда такое упражнение я повторял до семи раз. Это была тяжелая, изнурительная работа, но она вырабатывала прекрасные качества: упорство, выдержку, терпение и технику.

Второй чертой, которая укрепилась во мне уже в те годы, было стремление к доведению начатой работы до степени законченности. Даже в том случае, если начатая вещь мне не нравилась, я все равно кончал ее, и часто такие вещи получались удачными.

Бродский И. И. Мой творческий путь. Л.; М., 1940

В показе Ладыженского, несмотря на его спокойствие и отсутствие всякой позировки, не было никакого равнодушия. Он с увлечением работал над этюдом с единственным желанием научить своего ученика правдиво передать натуру, все ее тончайшие детали и оттенки. Работая, он неоднократно вставал со своего места, отходил от холста, вглядывался пристально в натуру и, находя в ней что-то еще незамеченное, сразу же несколькими мазками передавал эту подробность в этюде.

Все это проделывалось им с необычайной живостью, большим интересом к делу, и эта влюбленность в работу, которая ни на секунду не могла показаться скучной, хотя и была очень кропотливой, передавалась нам всем. В этой огромной заинтересованности в искусстве, в искреннем, идущем от сердца желании передать свой художественный опыт была большая воспитательная сила, которую все мы чувствовали. Поглощенный работой Ладыженский не забывал, что рядом стоит его ученик, и я помню, как часто с живым огоньком он следил за тем, как я воспринимаю то, что он показывал.

Бродский И. И. Мой творческий путь. Л.; М., 1940

1 сентября 1907 года Бродский был допущен к исполнению эскиза конкурсной картины на звание художника. <…> В качестве эскиза Бродский представил на рассмотрение совета училища картину «Тишина», в которой изобразил самого себя… в гробу. <…>

Несмотря на то, что эскиз «Тишина» был утвержден, Бродский отказался писать картину на эту мрачную тему. Он утратил интерес к столь безрадостному сюжету, и стал работать над большим полотном «Теплый день», полным жизни, солнца, беспечного детства.

«Картина мне не удалась. Трудность заключалась в том, что мне приходилось заканчивать картину поздней осенью. Когда уже нельзя было проверить солнечные эффекты и воздушные рефлексы на натуре. От этого картина получилась «замученной».

Я ее „записал“. Сказались недостаточный опыт и взятая не по силам задача. Позднее, неудовлетворенный картиной, я сильно переработал полотно, разгрузил от лишних подробностей и ряда фигур».

<…>

Даже Александр Бенуа, лидер художественного объединения «Мир искусства», противник устаревших традиций Академии художеств, не мог не отметить Бродского: «И его работа Теплый день не что иное, как огромный рисунок почти орнаментального характера, в котором главный интерес заключен в хитросплетении ветвей, в мозаике всюду рассеянных солнечных бликов, в разнообразии поз и групп. Но именно в этой определенности задачи сказывается, что Бродский — настоящий художник. Он — маниак».

<…>

Большой наградой для художника была похвала Валентина Александровича Серова, посетившего выставку 1907 года: «Он одинаковый мастер во всех манерах и везде интересен. Предсказываю ему прекрасное будущее».

Бродский И. А. Исаак Израилевич Бродский. М.: Изобразительное искусство, 1973

Благодаря двум художникам годичный экзамен Академии перед публикой оказался на этот раз интереснее обыкновенного. Можно так или иначе относиться к работам Савинова и Бродского, но несомненно, что оба талантливы, что они вложили большие

усилия в свои произведения, что они имеют понятие о художественных задачах… 

Бродский, в противоположность Савинову, совершенно другая натура. Его искусство сдержанно до педантизма, его строгость доходит до сухости. Бродский не живописец, а рисовальщик, как говорят теперь — «график». Его интересует сплетение линий, развитие планов, определенность контуров. И его большая картина «Теплый день» (масса ребятишек, возящихся в песке под лучами весеннего солнца) — не что иное, как огромный рисунок почти орнаментального характера, в котором главный интерес заключен в хитросплетениях ветвей, в мозаике всюду рассеянных солнечных бликов, в разнообразии поз и групп. 

Но именно в этой определенности задачи сказывается, что Бродский — настоящий художник. Он — маниак. И я бы сказал, что маниачество есть подкладка всякого таланта. Маниачество учит увлекаться особенностями известных явлений, познавать их законы и прелесть. Лишь человек, определенно влюбленный в то или другое явление в природе, способен приложить те усилия, которые необходимы для передачи его. 

Мне лично «маниачество» Бродского не по душе. Мне и далекий прототип его Фредерик (которым я очень увлекался) теперь уже не так дорог. Но как несомненно то, что Фредерик  — один из самых больших художников нашего времени, так для меня ясно, что Бродский — художник, с которым надо считаться, который заслуживает уважения и который в будущем может дать вещи подлинного художественного значения. Ведь и в этой его конкурсной картине, неприятной в тоне, с большими промахами в перспективе, с недостаточно разработанной композицией, очень много хорошего, а вся верхняя часть ее — паутина тонких весенних веток на фоне ясного неба — прямо даже красива и делает честь молодому художнику.

Что же, не пора ли поздравить Академию с успехами? Не зародился ли там новый дух, не повеяло ли освежением? Не только двое из питомцев ее сделали очень значительные вещи, но и она, против обыкновения, не отвергла их, наградила дипломами, посылает для совершенствования за границу. 

Вероятно, нынешний экзамен окончательно успокоит Академию, заставит ее видеть будущее в розовом свете. Давно уже годичный конкурс не имел такого успеха в публике, давно Академия не выпускала таких «видных» питомцев, как Савинов и Бродский».

Бенуа А. Н. Художественные письма.
Цит. по: Бродский И. И. Мой творческий путь. Л.; М., 1940

1906 год. Опять брат приглашает Бродского, Грекова и Колесникова на лето к нам, но на этот раз не в Золотую Балку, а в имение Козырщина Полтавской губернии…В теплый день я начинаю позировать Бродскому и другим художникам. Сижу на полу, на коврике, хотя кругом много кресел: почему-то Бродский нашел, что так лучше, и брат его поддержал. Смотрю на зеркала, в простенке между ними балконная дверь. В открытые настежь окна льется солнце. Синеют подснежники в саду и на столе, а распустившиеся листья яркой зеленью режут глаза… 

Кузнецова-Бурлюк Л. Д. // Памяти Бродского. Воспоминания, документы, письма. Л., 1959

Он был очень красивый человек и лицом отчасти напоминал Рафаэля. Я всегда любовался лицом Бродского, настоящего артиста, поэта, художника, мечтателя. Был он молчалив, высказываться не торопился. Я никогда не видел его раздражительным.  Любил он слушать веселые рассказы и остроты. Но тихий и медлительный, Бродский работал очень быстро <…> я понял: этот молчаливый человек — страстный художник, неутомимый труженик…